Сказание о гордом Аггее
Это было тогда, когда благодатно заполнялась земля волнами моря человеческого. .Все земледельцы трижды собирали жатву со щедрых полей своих, и все звероловы приходили с ловитвы с богатой добычей, и все виноградари радовались, собирая гроздья, пронизанные солнцем, с ветвей своих, гибких, как премудрость Господня.
И шли волны моря человеческого по земле вторым потопом, и поднимались, заре розовоцветной подобно, и насыщали землю, и целовали ее черную грудь, и ликовала земля, простираясь под вечным солнцем своим. И цвело все, на земле произрастающее, – и нивы цвели, и дубравы Аммонейские, и реки Хидеккельские, и люди цвели, непорочным кринам подобно, и благоухание от вертограда многоцветного исполняло землю, как воды наполняют море.
И пахла дымом и скотом молодая земля, и стада устилали ее плотнее искусного ковра Хармизинского, и как музыка, играло молоко в сосцах верблюдицы, когда кормила она приплод свой.
И преисполнила сердца человеческие гордыня от процветания и власти их, и решили люди построить в долине Вавилонской башню до небес, чтобы показать Отцу Небес дивную силу свою. И сделали, как порешили. День за днем, луна за луной, лето за летом росла башня, громоздился этаж на этаж, колонна на постамент, статуя на пьедестал. Камень на камень, камень на камень – росло величие человеческое, и гордыня росла с ним вместе, и порок нес. Сотни отцов зарывали первенцев своих в подножие башни, дабы за жертву эту пришла удача им в подвиге строительном. На костях младенцев строились ярус за ярусом, и камень сам бунтовал, чернея, против черноты дел и помыслов человеческих. И скрипели устои башни, колеблемые собственной дурной тяжестью, но не слышали люди того. Лезли они на вершину строения своего, до третьих небес достигшего, и стрелы вверх запускали – и падали вниз стрелы, в крови измоченные, и кровь ангелов небесных принималась людьми в пищу. Горе вам, строители, горе вам, созидатели, на крови своей ради крови чужой созидающие!
Но собирались все новые люди в междуречье Тигра и Евфрата, чтобы строить там, в долине Вавилонской, башню свою, и не было никого, кто избежал бы труда сего. Один лишь скотовод Аггей с женой и сыновьями своими не захотел строить башню, – гордыня смирения ослепила его, и опьянение достигнутым помрачило разум ему. Был он упрям, как комолая буйволица, не желающая трудиться, и в разногласиях проводил век свой.
И сказал Аггей людям, пришедшим звать его на славную и тяжкую работу Вавилонскую:
– Я, Аггей, сын Иавуса, внук Мадана, не хочу строить башню до неба небес. Мои стада бесчисленны, и поместья мои велики, и не нужно мне славы большей, чем имею я. Всего достиг я, чего хотел, и не надо мне огня с небеси. Не вижу славы я в пустой похвальбе вашей. Я – сосуд, исполненный вина до краев, я – дерево благоухающее, чьи ветви согнулись от плодов, и не надо мне нового вина, и обременительны мне были бы плоды новое. Се, мое – при мне. А чужого – да вовеки не возьму я! Так говорит труженик земли, человек, сын человека, Аггей.
Когда услышали это люди, исказились лица их, сморщившись, как смоквы перезрелые, и голос их стал, как рыкание льва. И возмутились сердцами строители земли, и прокляли Аггея, и изгнали его с земли своей.
– Ступай со стадами и рабами своими в пустыню Фесраимскую, ибо не хотим мы, чтобы ты топтал землю нашу, чтобы ты ходил среди нас, чтобы ты пил воду из тех же источников, что и мы. Нет веры в тебе, гордый Аггей, и мечты нет. И да пронесутся семь бездн над головой твоею за великую леность и самодовольство твое. Да будет так!
И пришла на землю ночь без звезд, ибо была она ночью отвержения. И был Аггей отвергнут от лица человеческого, а человечество – от лица Отца небес, слава ему и преклонение наше!
И прогневался Отец на людей, и воспылало лице его, и воспылало солнце в небесах, сделавшись алым, как яблоко, соком пламенеющее. И произрек Отец слово свое:
«Вот, исполнилось гнева сердце мое, сердце из золотого пламени, и кладу я конец славе человеческой. Не поймет отныне человек человека, и будет каждый каждому тайна, и каждый каждому враг. Когда девятое солнце опустится за Гармизин, вот я смешаю языки людские, и не поймет никакой никакого, и лишатся люди дружбы, и не будет лада между ними, да не возгордятся они отныне и не воздвигнут памятника себе. Се, злоба и разногласия войдут во все дома земли моей, и уста царя прикажут, а раб не услышит, и уста отца позовут, а сын не поймет его. И поймут тогда они, каким гневом ныне исполнено сердце мое, сердце неуслышанного Отца их, сердце, золотом пламенеющее. И будут бесплодны слова и дела их, как лоно женщины бездетной или пустая расщелина в горах Мидуельских. И устыдятся люди раздоров своих, и смирятся передо мной, и вернутся к вере моей единой – а дотоле не верну я им согласия в речах и мыслях их. Отныне и вовек да вершится Слово мое, и никто да не воспротивится ему».
Шёл по пустыне Фесраимской Аггей, и песню пел, и глухо раздавалась среди песков рыжих, как волосы Киммара из страны Узбой, безнадежная песня его.
– Слушай, небо, песнь о человеке. Когда создавал мир наш Отец небес, слава ему и преклонение наше, – велики были труды его, и велика усталость его. И почил Отец небес от трудов своих, когда создавал человека, и пока почивал он, вползли по красной глине Едомской три червя ядовитых в нагое сердце человеческое, и гнездо в нем свили себе. И не знал Отец, проснувшись, что свершилось сие, и благословил человека, и червей, в нем живущих, благословил невольно.
И три червя этих живут до сих пор в сердцах людских, и жалят их, и травят, и исцеляют. Самость – имя первому из них. Все творимое Отцом для него – подножие трона его, и всех людей он считает слугами своими, и вечно ненасытен он, и вечно голоден, и весь мир готов пожрать зевом своим, и дивную силу проявляет в добре и зле, чтобы насытить себя высотой над судьбами людскими. Добро и зло в нем, добро и зло от него, добро и зло – дети его, села! И из-за него отлучен я от лика человеческого.
Похоть – имя второму из трех червей, села! Все живое для него – повод для наслаждения, для насыщения чувств! И похищает он у нас разум, и охмеляет сердца наши, и на бой толкает, на любовь благословляет – все ради счастия недолговечного, ради блеска минутного, ради хмеля солнца заходящего, дарованного нам! Добро и зло в нем, добро и зло от него, добро и зло – дети его, села! И из-за него отлучен я от лика человеческого.
Жажда жизни – имя третьему червю. Он сохраняет нас в мире этом, и он потакает убийствам, и насилию, и войнам, – единство и разногласия, правда и ложь, твердость каменная и гибкость древесная – все это им порождено, все это нужно, чтобы радовался он выживанию своему за счет гибели чужой. Добро и зло в нем, добро и зло от него, добро и зло – дети его, села! И из-за него тоже отлучен я от лика человеческого.
И выросли эти черви, и расплодились в сердцах человеческих, и весь мир стал гнездом для них. И лежит земля на трех червях этих, и сотрясается от движения их, и цветет в пору спокойствия их. И люди по воле червей сердца своего живут, любят и движутся, и все злое в душах наших от извивания их, и все доброе – от наущения их. Эти черви – исконные убивцы всех человеков, но ими же человечество прирастает, и плодится, и переполняет долины земные, села!
И смотрит на это Отец и Господин небесный, и не смеет искоренить червей этих, ибо и они благословлены десницей его, и без них рухнет земля наша, родина и кровь наша, в бездну седьмую, в воды темные. И длится суета, названная жизнью, и крупицы золота мелькают в потоке бурном, именуемом течением времени; и мучимся мы, и страждем, и счастье в муках своих находим, и горький свет в крови нашей таится, и счастливы мы уделом этим, ибо не имеем иного удела от века, села!
Славься, Отец и Господин небесный, мукой и радостью равно карающий нас!»
Прошло трижды по три заката, и девятое солнце опустилось за горы Гармизинские. Вернулся Аггей из пустыни в междуречье Вавилонское, ибо не мог он без людей человеком быть, и легче было ему смерть перенести, чем пустоту взглядов и слов вокруг себя, села!
И вернулся Аггей, аки пес, поверженный и пристыженный, и пришел к основанию башни, и начал говорить к людям, чтобы приняли они его. Но никто не понимал языка, на котором говорил Аггей, ибо у всех людей стали свои наречия, и никакой человек не понимал никакого, и у каждого была своя воля и своя речь отныне.
Бил по медному щиту Девадар, плакала в пыли Терсита, разрывал Бадан одежды на груди своей. Ужас одиночества пронзил сердца их, и озноб пустоты человеческой бежал по коже их. Но никто не мог понять до конца брата своего, только отдельные бессвязные звуки доходили до людей из речи братней. И не могли больше люди достроить башню свою, и камень за камнем разрушилась она, – камень за камнем рассеялось по свету былое единство человеческое.
И сотрясались башни Салоэльские, и преклоняли колена люди Фаримана, страны богатой, и плакали, и прощения просили у Отца небес и земли; но молчал Отец, и дрожал исступлением ужаса небосвод раскаленный. Не доходили отныне до людей слова Отцовы, и блуждали люди, аки овцы по пустыне, единой цели не имея, света в себе не видя.
И горько стало Аггею, что не нашел он согласия у людей, он, первый, кто разногласие на земли породил и кто был за это отлучен от лика человеческого! Трижды семь дней и трижды семь ночей молился Аггей на камне Вавилонском, и пил черные воды ручья Дариэсского, и акридами одними голод утолял, и солнцем палящим лицо и члены свои измождал, во искупление греха своего и преступления человеческого, – но не слышал он голоса Отца в небесах, не внимал голосу трубному, не чувствовал дуновения хлада тонка, – замкнулось небо для людей, и люди для неба замкнулись. О, горе, горем племени людскому, язвимому тремя червями земными – Самостью, Похотью и Жаждой – паче сил своих!
И пал на камни Аггей, рыдая. И почернело лицо Аггея, и сморщилось, подобно смокве перезрелой, и вытянулось, как тыква-горлянка. И черный ангел ударил его, и опустился на колени гордый Аггей, и руки его удлинились, плетям подобно, и ноги короткими стали и толстыми, как столбы. Тело его волосами покрылось – все, кроме ладоней и ступней ног, ибо дела и пути его были благи перед Отцом небес, вечная слава ему и преклонение! И, рык и урчание издавая, ушел Аггей в леса, где живет до сих пор, дикому зверю подобно, тоской и вечностью своей томим. И не знаем мы, насколько велика мука его, – не знаем, пока не вернет нам Отец неба и земли, слава ему и преклонение, дара слышания и понимания человеческого.
И шли волны моря человеческого по земле вторым потопом, и поднимались, заре розовоцветной подобно, и насыщали землю, и целовали ее черную грудь, и ликовала земля, простираясь под вечным солнцем своим. И цвело все, на земле произрастающее, – и нивы цвели, и дубравы Аммонейские, и реки Хидеккельские, и люди цвели, непорочным кринам подобно, и благоухание от вертограда многоцветного исполняло землю, как воды наполняют море.
И пахла дымом и скотом молодая земля, и стада устилали ее плотнее искусного ковра Хармизинского, и как музыка, играло молоко в сосцах верблюдицы, когда кормила она приплод свой.
И преисполнила сердца человеческие гордыня от процветания и власти их, и решили люди построить в долине Вавилонской башню до небес, чтобы показать Отцу Небес дивную силу свою. И сделали, как порешили. День за днем, луна за луной, лето за летом росла башня, громоздился этаж на этаж, колонна на постамент, статуя на пьедестал. Камень на камень, камень на камень – росло величие человеческое, и гордыня росла с ним вместе, и порок нес. Сотни отцов зарывали первенцев своих в подножие башни, дабы за жертву эту пришла удача им в подвиге строительном. На костях младенцев строились ярус за ярусом, и камень сам бунтовал, чернея, против черноты дел и помыслов человеческих. И скрипели устои башни, колеблемые собственной дурной тяжестью, но не слышали люди того. Лезли они на вершину строения своего, до третьих небес достигшего, и стрелы вверх запускали – и падали вниз стрелы, в крови измоченные, и кровь ангелов небесных принималась людьми в пищу. Горе вам, строители, горе вам, созидатели, на крови своей ради крови чужой созидающие!
Но собирались все новые люди в междуречье Тигра и Евфрата, чтобы строить там, в долине Вавилонской, башню свою, и не было никого, кто избежал бы труда сего. Один лишь скотовод Аггей с женой и сыновьями своими не захотел строить башню, – гордыня смирения ослепила его, и опьянение достигнутым помрачило разум ему. Был он упрям, как комолая буйволица, не желающая трудиться, и в разногласиях проводил век свой.
И сказал Аггей людям, пришедшим звать его на славную и тяжкую работу Вавилонскую:
– Я, Аггей, сын Иавуса, внук Мадана, не хочу строить башню до неба небес. Мои стада бесчисленны, и поместья мои велики, и не нужно мне славы большей, чем имею я. Всего достиг я, чего хотел, и не надо мне огня с небеси. Не вижу славы я в пустой похвальбе вашей. Я – сосуд, исполненный вина до краев, я – дерево благоухающее, чьи ветви согнулись от плодов, и не надо мне нового вина, и обременительны мне были бы плоды новое. Се, мое – при мне. А чужого – да вовеки не возьму я! Так говорит труженик земли, человек, сын человека, Аггей.
Когда услышали это люди, исказились лица их, сморщившись, как смоквы перезрелые, и голос их стал, как рыкание льва. И возмутились сердцами строители земли, и прокляли Аггея, и изгнали его с земли своей.
– Ступай со стадами и рабами своими в пустыню Фесраимскую, ибо не хотим мы, чтобы ты топтал землю нашу, чтобы ты ходил среди нас, чтобы ты пил воду из тех же источников, что и мы. Нет веры в тебе, гордый Аггей, и мечты нет. И да пронесутся семь бездн над головой твоею за великую леность и самодовольство твое. Да будет так!
И пришла на землю ночь без звезд, ибо была она ночью отвержения. И был Аггей отвергнут от лица человеческого, а человечество – от лица Отца небес, слава ему и преклонение наше!
И прогневался Отец на людей, и воспылало лице его, и воспылало солнце в небесах, сделавшись алым, как яблоко, соком пламенеющее. И произрек Отец слово свое:
«Вот, исполнилось гнева сердце мое, сердце из золотого пламени, и кладу я конец славе человеческой. Не поймет отныне человек человека, и будет каждый каждому тайна, и каждый каждому враг. Когда девятое солнце опустится за Гармизин, вот я смешаю языки людские, и не поймет никакой никакого, и лишатся люди дружбы, и не будет лада между ними, да не возгордятся они отныне и не воздвигнут памятника себе. Се, злоба и разногласия войдут во все дома земли моей, и уста царя прикажут, а раб не услышит, и уста отца позовут, а сын не поймет его. И поймут тогда они, каким гневом ныне исполнено сердце мое, сердце неуслышанного Отца их, сердце, золотом пламенеющее. И будут бесплодны слова и дела их, как лоно женщины бездетной или пустая расщелина в горах Мидуельских. И устыдятся люди раздоров своих, и смирятся передо мной, и вернутся к вере моей единой – а дотоле не верну я им согласия в речах и мыслях их. Отныне и вовек да вершится Слово мое, и никто да не воспротивится ему».
Шёл по пустыне Фесраимской Аггей, и песню пел, и глухо раздавалась среди песков рыжих, как волосы Киммара из страны Узбой, безнадежная песня его.
– Слушай, небо, песнь о человеке. Когда создавал мир наш Отец небес, слава ему и преклонение наше, – велики были труды его, и велика усталость его. И почил Отец небес от трудов своих, когда создавал человека, и пока почивал он, вползли по красной глине Едомской три червя ядовитых в нагое сердце человеческое, и гнездо в нем свили себе. И не знал Отец, проснувшись, что свершилось сие, и благословил человека, и червей, в нем живущих, благословил невольно.
И три червя этих живут до сих пор в сердцах людских, и жалят их, и травят, и исцеляют. Самость – имя первому из них. Все творимое Отцом для него – подножие трона его, и всех людей он считает слугами своими, и вечно ненасытен он, и вечно голоден, и весь мир готов пожрать зевом своим, и дивную силу проявляет в добре и зле, чтобы насытить себя высотой над судьбами людскими. Добро и зло в нем, добро и зло от него, добро и зло – дети его, села! И из-за него отлучен я от лика человеческого.
Похоть – имя второму из трех червей, села! Все живое для него – повод для наслаждения, для насыщения чувств! И похищает он у нас разум, и охмеляет сердца наши, и на бой толкает, на любовь благословляет – все ради счастия недолговечного, ради блеска минутного, ради хмеля солнца заходящего, дарованного нам! Добро и зло в нем, добро и зло от него, добро и зло – дети его, села! И из-за него отлучен я от лика человеческого.
Жажда жизни – имя третьему червю. Он сохраняет нас в мире этом, и он потакает убийствам, и насилию, и войнам, – единство и разногласия, правда и ложь, твердость каменная и гибкость древесная – все это им порождено, все это нужно, чтобы радовался он выживанию своему за счет гибели чужой. Добро и зло в нем, добро и зло от него, добро и зло – дети его, села! И из-за него тоже отлучен я от лика человеческого.
И выросли эти черви, и расплодились в сердцах человеческих, и весь мир стал гнездом для них. И лежит земля на трех червях этих, и сотрясается от движения их, и цветет в пору спокойствия их. И люди по воле червей сердца своего живут, любят и движутся, и все злое в душах наших от извивания их, и все доброе – от наущения их. Эти черви – исконные убивцы всех человеков, но ими же человечество прирастает, и плодится, и переполняет долины земные, села!
И смотрит на это Отец и Господин небесный, и не смеет искоренить червей этих, ибо и они благословлены десницей его, и без них рухнет земля наша, родина и кровь наша, в бездну седьмую, в воды темные. И длится суета, названная жизнью, и крупицы золота мелькают в потоке бурном, именуемом течением времени; и мучимся мы, и страждем, и счастье в муках своих находим, и горький свет в крови нашей таится, и счастливы мы уделом этим, ибо не имеем иного удела от века, села!
Славься, Отец и Господин небесный, мукой и радостью равно карающий нас!»
Прошло трижды по три заката, и девятое солнце опустилось за горы Гармизинские. Вернулся Аггей из пустыни в междуречье Вавилонское, ибо не мог он без людей человеком быть, и легче было ему смерть перенести, чем пустоту взглядов и слов вокруг себя, села!
И вернулся Аггей, аки пес, поверженный и пристыженный, и пришел к основанию башни, и начал говорить к людям, чтобы приняли они его. Но никто не понимал языка, на котором говорил Аггей, ибо у всех людей стали свои наречия, и никакой человек не понимал никакого, и у каждого была своя воля и своя речь отныне.
Бил по медному щиту Девадар, плакала в пыли Терсита, разрывал Бадан одежды на груди своей. Ужас одиночества пронзил сердца их, и озноб пустоты человеческой бежал по коже их. Но никто не мог понять до конца брата своего, только отдельные бессвязные звуки доходили до людей из речи братней. И не могли больше люди достроить башню свою, и камень за камнем разрушилась она, – камень за камнем рассеялось по свету былое единство человеческое.
И сотрясались башни Салоэльские, и преклоняли колена люди Фаримана, страны богатой, и плакали, и прощения просили у Отца небес и земли; но молчал Отец, и дрожал исступлением ужаса небосвод раскаленный. Не доходили отныне до людей слова Отцовы, и блуждали люди, аки овцы по пустыне, единой цели не имея, света в себе не видя.
И горько стало Аггею, что не нашел он согласия у людей, он, первый, кто разногласие на земли породил и кто был за это отлучен от лика человеческого! Трижды семь дней и трижды семь ночей молился Аггей на камне Вавилонском, и пил черные воды ручья Дариэсского, и акридами одними голод утолял, и солнцем палящим лицо и члены свои измождал, во искупление греха своего и преступления человеческого, – но не слышал он голоса Отца в небесах, не внимал голосу трубному, не чувствовал дуновения хлада тонка, – замкнулось небо для людей, и люди для неба замкнулись. О, горе, горем племени людскому, язвимому тремя червями земными – Самостью, Похотью и Жаждой – паче сил своих!
И пал на камни Аггей, рыдая. И почернело лицо Аггея, и сморщилось, подобно смокве перезрелой, и вытянулось, как тыква-горлянка. И черный ангел ударил его, и опустился на колени гордый Аггей, и руки его удлинились, плетям подобно, и ноги короткими стали и толстыми, как столбы. Тело его волосами покрылось – все, кроме ладоней и ступней ног, ибо дела и пути его были благи перед Отцом небес, вечная слава ему и преклонение! И, рык и урчание издавая, ушел Аггей в леса, где живет до сих пор, дикому зверю подобно, тоской и вечностью своей томим. И не знаем мы, насколько велика мука его, – не знаем, пока не вернет нам Отец неба и земли, слава ему и преклонение, дара слышания и понимания человеческого.
