Игра в бисер

Игра в бисер

Мы – лишь рисунки на чужой картинке.
Идёт тысячелетняя война,
А мы играем в бисер – по старинке,
Как в глупые былые времена.

В каком мы были созданы капризе,
Какому богу вгрезились во сны?
Нас веселит игра в бессмертный бисер
На пепле после ядерной войны.

Наш бог убог, жилище наше – нище,
Лишь счётчик Гейгера свистит скворцом,
И смотрит с атомного пепелища
Свинья, но с человеческим лицом.

Мы смотрим, как легко в гнетущих высях
Кружатся свиньи с крыльями орлов, –
И рассыпаем безупречный бисер
Красивых теорем, мелодий, слов.

Да, нас в пробирках создала наука,
И зелена у нас слепая кровь…
Нам только бисер разгоняет скуку
И тешит зренье яркою искрой.

Когда сойдут пришельцы с синих высей,
Они найдут в огнеупорной мгле
Лишь наши трупы – и бессмертный бисер
На осквернённой играми земле.

Но зря над нами небосвод смеётся!
Нам с нашею игрою повезло:
Уходят свиньи.
Бисер – остаётся!
Над всем в насмешку
и всему назло.

Слёзы старого дома

Слёзы старого дома

Я понимаю тебя, старый дом,
Дом деревянный, глухой, сырой.
Ты рос из земли, как цветок, как гриб, – 
Рука строителя не касалась тебя.

Как ты нахохлился в наши дни!
Возле тебя высотки стоят,
Большие, многоярусные дома,
А ты – одинок на родной земле!

Тускло светятся твои глаза,
Брови нахмурились хитрой резьбой,
Губы твои издают лишь скрип,
Сгорблены старостью плечи твои.

А когда ты спишь – темны твои сны,
Темны, холодны, как в колодце вода.
Нет в них ни смеха, ни детских игр,
Однообразен их серый строй.

Когда ты скрипишь, я готов стонать,
Но стон замирает у самых губ,
Ведь ты нас учил, умирая, молчать
И с гордым смиреньем встречать уход!

Я – темень от темени дней твоих.
Я – холод от холода зим твоих.
Я – сын и наследник твоих богатств,
Горького опыта прошлых лет.

А небо спускается в окна твои,
Смолой оседает в брёвнах твоих,
И шепчет, и плачет, и любит тебя,
И вместе с тобою пойдёт на слом.

У каждого свой Бог

* * *

У каждого свой Бог.
У каждого свой Суд.
Но люди из всех эпох
Судьбы на Суд несут.

У каждого свой ад.
У каждого свой рай.
Повесься иль будь распят –
Изволь, поэт, выбирай!

Осина, цикута, крест,
Отрава, петля, костёр…
Одна нам благая весть:
Не нам завершать сей спор –

Спор памяти и судьбы,
Спор ада и горних сфер…
Рабы мы иль не рабы?
Чья лучше – из сотни вер?

Уверуй, трудись, молись,
Воскресни, опять умри…
Но тянет благая высь,
Но манит огонь зари!

Мы ищем в беде побед,
Плывём по теченью спин…
У каждого – личный свет.
А мрак, он на всех – один.

Девушка пела

Девушка пела в снесённом храме,

Светясь в зелёных косых лучах,

О всех распятых, зарытых в яме,

О всех сожжённых в чёрных печах.

Девушка пела в сгоревшем мире

Для нас, погибших в чужом краю,

Для нас, забывших о жизни милой,

Для нас, истлевших в белом раю.

И корабли проплывали в небе,

И купол белый сиял во мгле,

И мы улыбались – смешно, нелепо,

Впервые на этой новой земле.

Лучи краснели, лучи сияли

Сквозь окна в стенах, которых нет,

И мы глядели, и мы молчали,

И пили алый нездешний свет.

Горели свечи, шептали свечи

У нарисованных в небе врат,

И счастье наше казалось вечным,

Поскольку мы все не пришли назад.

Савонарола

Савонарола на костёр восходит

И от себя костёр свой зажигает –

Трагическая мыслящая спичка

С негнущеюся серной головой.

Горя в огне, как в стоязыкой славе,

Он светит нам сквозь годы и столетья

Мятежным еретическим сияньем

Меж тусклых электрических свечей.

Он, как котёнка, гладит пальцем пламя,

И пламя что-то еле слышно шепчет.

Узор дымка читая умным телом,

Он кожей помнит наизусть огонь.

Огонь с Савонаролой нежно спорит,

И в каждом изречённом обороте –

Витиеватость итальянской речи

Галантных инквизиторских костров.

Костёр Савонаролы прорастает,

Как Иггдразиль, сквозь семью семь вселенных,

Небесный свод макушкой прожигает

И Богу греет пятки в вышине.

Савонарола прожигает время

И в лёгком пепле обретает вечность.

В стеклянном сердце, стянутом жгутами,

Он выплавляет ангельскую кровь.

Прозрачные глаза Савонаролы

Сквозь пламя смотрят в сердце Боттичелли

И видят в нём рождение Венеры

Из пламени космических комет.

Савонарола пламенеет в небе,

Как пылкая заблудшая комета,

Он кораблям дорогу освещает

Пылающей лохматой головой.

Когда глаза на миг мы закрываем,

Он прорастает сквозь века и веки,

Он в розово-оранжевом сиянье

Кричит нам, что Господь недалеко.

Мне снится сон, что я ему приснился

И рассказал, что он мне снился тоже.

Мы спали на кострах в иных вселенных

И видели один и тот же сон:

Савонарола в пламени пожара,

Савонарола в пламени конфорки,

Савонарола в каждой нашей спичке

Сгорает, что-то злобно нам шепча…

Мона Лиза

Мона Лиза

Я трижды умер, я семь раз воскрес.

Свой сон земной пройдя до половины,

Я вдруг проснулся в пустоте небес

У вкрадчиво светящейся картины.

Ты, ставшая в веках моей женой,

Здесь в красках, что обманчиво-невинны,

Одна, как перст, за синей тишиной

Сидишь, и над Тобой клубится зыбко

Рассеянный в пространстве голос мой,

И, отражаясь в зеркале улыбки,

Моя душа, из жизни в жизнь бредя,

Припоминает прежние ошибки.

А над Тобою – город из дождя:

Дворцы, холмы, колонны в синей дымке

Меня так манят, сердце бередя,

Стать тенью человека-невидимки,

Пройти сквозь воздух, синий и немой,

Не оставляя следа, без запинки,

И в нежном лимбе, полном тишиной,

До боли, до горячих слёз правдиво

Припомнить всё, что было не со мной.

Тончайший хмель воздушной перспективы

Пьянит, дурманит, будит в нас мечты…

А помнишь, мы когда-то были живы,

Тебе дарил я синие цветы,

И Ты смеялась весело и лживо…

Теперь я хладнокровный, как и Ты,

И полон мир Твоей негорделивой

Посмертной и бессмертной красоты.

Я – вечный отзвук Твоего мотива,

Который по векам скользит, как тень,

Шурша, как звук небесного прилива,

И небо скрытно, словно в Судный день,

И счастье отстрадавших молчаливо.

Кружится в небе шестикрылый свет,

Прозрачный, но вещественный на диво,

И вижу я, что нас на свете нет,

А старость, смерть и горе отменили.

А тонкий яд в сиреневом вине

Воздушной дымки возрастает в силе,

И так жесток чарующий наркоз,

Который будит чувства и в могиле,

Что сладок вкус моих фантомных слёз,

Что боль прошла до нервных окончаний,

Да! – до ресниц, до кончиков волос.

В Твоих глазах – сто лет моих скитаний,

В Твоей улыбке – вечный мой ночлег…

Я стал тончайшим из Твоих сияний!

В Твой золотой и в мой хрустальный век

Нам пишет Бог-Творец из ниоткуда,

Что в нас течёт водой небесных рек

Любовь, обыкновенная, как чудо.

Козырев - Кутилову

Козырев – Кутилову

Кутилов –

глазища

тусклые.

Бродячая

правда

русская.

Смешня

гордыня

детская –

и красная

кровь

поэтская.

Солдатская

прямость

                        честная,

нахлебникам

неизвестная.

Сапсанья

повадка

хищная,

для воина

не излишняя…

Ни серости,

ни ребячества!

Прочтёшь

две строки –

                        и плачется…

Кровь снова

стихами

мается…

– Кутилов! –

и речь

срывается.

…Кутилов!

            Рисунки

                        пёстрые.

И скифские

скулы

острые.

Не пасквилем,

не пародией –

ходил

            сквозняком

                        по Родине.

Сквозняк

всей Руси

                        космической –

сибирский

                        поэт

                                   трагический!

Ты в небе

            зарыт

                        без надобы –

– Земли тебе было

                        мало бы!

Сияет

            зарёю

гордою

твой волчий

прищур

            над городом.

Твой чёрт

            над судьбой

                        богатырскою

Метелью

метёт

сибирскою:

«Сгоришь

 в цвету,

не состаришься…»

А где ты

сейчас

мытаришься?

Не в адской ли чаше

                        с серою?

– Кутилов

            воскресе!

                        – Верую!

Ты можешь

отчалить

в смерть, но я –

твоя

            правота

                        посмертная.

Хмельная,

            босая,

                        вешняя –

держава

            твоя

                        нездешняя,

Козырная

            и кутящая –

Русь-матушка

настоящая!

И отдано

Богу –

богово,

и отдано

волку –

логово.

Нет смерти

для им

пропетого.

Поэту

дано

поэтово.

Памяти Евгения Евтушенко

Памяти Евгения Евтушенко

Что ж, свершилось. Тает снег.
Умер сам Двадцатый век.
Значит, вот таков удел
Всех бессмертных в мире тел.

Ты идёшь к великим в даль – 
Боговдохновенный враль,
Скоморох, пророк, поэт,
Уленшпигель наших лет.

Помню хмель твоей вины,
Острый взгляд из глубины,
Помню твой – сквозь морок лет – 
Незлопамятный привет.

Скудный дар тебе дарю – 
Тем же ритмом говорю,
Что Иосиф, милый враг,
Провожал певцов во мрак.

Этим шагом начат год.
Этим шагом смерть идёт.
Так шагает старый бог:
Раз – шажок, другой – шажок.

Шаг за шагом – в темноту,
За последнюю черту,
Где ни лжи, ни естества,
Лишь слова, слова, слова.

Ими правил ты, как бог.
Ты себя ломал, как слог,
Рифмой острой, как стилет,
Нервы рвал десятки лет.

Ты – мишень и ты же – цель,
Как Гагарин и Фидель.
Белла, Роберт и Булат
Ждут, когда к ним встанешь в ряд.

А тебя, – прости всех нас, – 
Хоронили много раз.
Что ж, воитель и герой,
Умирать нам не впервой.

От твоих трудов и дней
Нам осталось, что видней – 
Твой обманчивый успех,
Твой оскал, твой едкий смех.

То стиляга, то герой,
Ты, меняясь, был собой – 
Яд со сцены проливал,
Отравляя, исцелял.

Под задорный, острый взгляд
Мы глотали этот яд – 
Вместе с миром и тобой,
Вместе с Богом и судьбой.

Ты – виновник всех растрат,
Жрец и рыцарь всех эстрад.
Ты горел, сжигал, сгорал,
Но скупым ты не бывал.

Что ж, обман твой удался.
Ты в бессмертье ворвался.
Всё простится за чертой
За надрыв и ропот твой,

За глухой тупик стиха,
За огонь и мрак зрачка,
За блистательность ошибки,
Черноту черновика.

Ты сейчас стоишь один
Средь заоблачных равнин – 
Справа – свет, налево – тьма,
Снизу – Станция Зима.

Сценомирец, дай-то Бог, 
Чтоб остался жгучим слог,
Чтоб талант твой не иссяк
На эстраде в небесах.

Что ж, прощай. Закрылась дверь.
Что осталось нам теперь?
Этот ритм – ать-и-два – 
…и слова, слова, слова.


На фото: Андрей Козырев читает стихи Евгению Евтушенко.